"Альтист Данилов"
Данилов
считался другом семьи Муравлевых. Он и
был им. Он и теперь остается другом
семьи. В Москве каждая культурная семья
нынче старается иметь своего друга. О
том, что он демон, кроме меня, никто не
знает. Я и сам узнал об этом не слишком
давно, хотя, пожалуй, и раньше
обращал
внимание на некоторые странности
Данилова. Но это так, между прочим.
Теперь Данилов бывает у Муравлевых не часто. А прежде по воскресеньям, если у него не было дневного спектакля, Данилов обедал у Муравлевых. Приходил он с инструментом, имел для этого причины. Вот сейчас я закрою глаза и вспомню одно из таких воскресений.
…В
квартире Муравлевых с утра происходят
хлопоты, там вкусно пахнет, в кастрюле
ждет своего часа мелко порубленная
баранина, купленная на рынке, молодая
стручковая фасоль вываливается из
стеклянных банок на политые маслом
сковороды, и кофеварка возникает на
французской клеенке кухонного стола.
Ах, какие ароматы заполняют квартиру!
А какие ароматы ожидаются! В этот день
никакой иной гость Муравлевым не нужен.
В особенности Кудасов с женой. Но Кудасов
чаще всего и приходит. На обеды, выпивки
и чаепития у Кудасова особый нюх. Стоит
ему повести ноздрей — и уж он сразу
знает, у кого из его знакомых какие
куплены продукты и напитки и к какому
часу их выставят на стол. Еще и скатерть
не достали из платяного шкафа, а Кудасов
уже едет на запах трамваем. Иногда он и
ноздрей не ведет, а просто в душе его
или в желудке звучит вещий голос и тихо
так, словно печальная тень Жизели, зовет
куда-то. Чувствует
Кудасов и то, как
нынче будут кормить и поить гостей, и
если будут кормить скудно и невкусно,
без перца, без пастилы к чаю или без
ветчины от Елисеева, то он никуда и не
едет. Но насчет обедов для Данилова, да
и ужинов и завтраков, тоже у него никаких
сомнений нет. Тут все по высшему классу!
Тут как бы не опоздать и не дать угощениям
остынуть. Тут своему нюху и вещему голосу
Кудасов не доверяет, мало ли какие с
теми могут случиться оплошности. Он с
утра смотрит в афишу театра и догадывается:
играет сегодня Данилов на своем альте
или не играет. Весь репертуар Данилова
ему известен. Обязательно Кудасов звонит
и в театр: “Не отменен ли нынче спектакль?”
Кудасов знает, что Данилова будут кормить
у Муравлевых и в связи с отменой спектакля.
Кудасов и сам не бедный, он лектор, а вот тянет его кушать на люди. При этом он так устает от слов на службе, что за столом становится совершенно безвредным — молчит и молчит, только жует и глотает, лишь иногда кое-что уточняет, чтобы чья-нибудь шальная мысль не забежала сгоряча слишком далеко и уж ни в коем случае не свернула за угол. Молчит и его жена, но она неприятно чавкает.
Ни Данилову, ни в особенности Муравлевым Кудасов не нужен, однако они его терпят. Все же старый знакомый, да и нахальству Кудасова никакие препоны, никакие дипломатические хитроумия, никакие танковые ежи не помеха. Все равно он придет, извинится и сядет за стол. Как лев у Запашного на тумбу. При этом обязательно вручит хозяевам бутылку сухого вина подешевле — совсем уж неловко будет гнать его в шею. Одна радость — съест порции три мясного и тут же за столом засыпает. Ноздрей лишь тихонечко всасывает воздух, а с ним и запахи — как бы чего эдакого грешным делом не пропустить. И жена его, деликатная женщина, делает вид, что и она дремлет с открытыми глазами.
А
Данилов с Муравлевым потихоньку смакуют
угощения.
— Как нынче лобио удалось!
— радуется Данилов.
— Ты вот салат этот желтенький попробуй, — спешит в усердии Муравлев, — тут и орехи, и сыр, и майонез.
— Соус провансаль, — поправляет его Данилов, а отведав желтое кушание, принимается расхваливать хозяйку как всегда искренне и шумно. Хозяйка сидит тут же, краснея от забот, готовая сейчас же идти на кухню, чтобы готовить гостю новые блюда.
И вот является на стол узбекский плов в огромной чаше, горячий, словно бы живой, рисинка от рисинки в нем отделились, мяса и жира в меру, черными капельками там и сям виднеется барбарис, доставленный из Ташкента, и головки чеснока, сочные и сохранившие аромат, выглядывают из желтоватых россыпей риса. А дух какой! Такой дух, что и в кишлаках под Самаркандом понимающие люди наверняка теперь стоят лицом к Москве.
Кудасов, естественно, приходит в себя и получает миску плова с добавкой. Теперь он может спать совсем или идти еще куда-нибудь в гости, не дожидаясь кофе.
— Ну вот, — говорит Муравлев Данилову, накладывая тому последнюю порцию плова, — а ты два года мучил себя и нас своим вегетарианством!
— Мучил, — соглашается Данилов. И добавляет печально: — А мне их и сейчас жалко… И этого вот барашка… И мать его осталась теперь одна…
— Глупости… Метафизика… — просыпается Кудасов. — Вы, наверное, все семинары по вечерам пропускаете.
— Это вы зря, Валерий Степанович, — тут же грудью встает на защиту Данилова хозяйка. — Напротив, Володя ходит на все семинары!
— А мать-то этого плова, — добавляет Кудасов, — давно уж ушла в колбасу. И нечего о ней жалеть.
— Зачем вы так… — кротко говорит Данилов. Но приходит время чая и кофе — и все печали тут же рассеиваются.
Над чаем и кофе в доме Муравлевых обряд совершает сам Данилов. Чай он готовит и зеленый и русский, кофейные же зерна берет только с раскаленной аравийской земли, а бразильские надменно презирает, находя в их вкусе излишнее томление и кисло-горький оттенок. Каждый чай по науке Данилова должен иметь свою степень цвета — и русский, и зеленый, а уж о кофе не приходится и говорить, и Данилов доктором Фаустом из сине-черной оперы Гуно (играл ее в среду, Фауста пел Блинников и в перерыве после второго акта проспорил Данилову в хоккейном пари бутылку коньяку) стоит на кухне над газовой плитой. И вот он молча приносит к столу на жостовских подносах чайники и турки, и гости с хозяевами пьют божественные напитки, кто какой пожелает.
— Ну как? — робко спрашивает Данилов.
—
Прекрасно!
— говорит Муравлев. — Как всегда!
Потом
Данилов с хозяевами сидит в полумраке,
вытянув худые длинные ноги в стоптанных
домашних тапочках Муравлева, и в блаженной
полудреме слушает пластинку Окуджавы,
купленную им в Париже на бульваре
Сен-Мишель за двадцать семь франков.
Или ничего не слушает, а напевает куплеты
Бубы Касторского из “Неуловимых
мстителей”; куплеты эти он ставит
чрезвычайно низко, но отвязаться от них
не может. Он так и засыпает в кресле, не
ответив на реплику Муравлева о
строительстве в Набережных Челнах; он
очень устает — играет и в театре и в
концертах, он должен платить много денег
— за инструмент и за два кооператива.
Хозяйка подходит к нему, поправляет
подтяжку, съехавшую с острого плеча,
укутывает Данилова верблюжьим одеялом,
смотрит на него душевным материнским
взором, вздыхает и уходит из столовой,
не забыв погасить свет…
Но опять
скажу: так было. Сейчас Данилов обедает
у Муравлевых редко. Раз в месяц. Не чаще…