Страницы

четверг, 13 марта 2025 г.

Вкусная литература: Влади́мир Влади́мирович Личу́тин (13 марта 1940, Мезень, Архангельская область)

 

Влади́мир Влади́мирович Личу́тин (13 марта 1940, Мезень, Архангельская область) — русский писатель.

Владимир Личутин родился 13 марта 1940 года в городе Мезень Архангельской области. Отец, Владимир Петрович Личутин, погиб на фронте в 1942 году; мать, Антонина Семеновна, одна воспитывала четверых детей. Детство Владимира Личутина прошло в Поморье. В 1959 году окончил лесотехнический техникум, год работал слесарем на Пермиловском лесозаводе, потом служил в армии, работал на Адмиралтейском заводе в Ленинграде. В 1963−1969 году — факультет журналистики ЛГУ имени А. А. Жданова. Во время учёбы подрабатывал корреспондентом мезенской газеты «Север». В 1978 году окончил Высшие литературные курсы.
В 1972 году за серию очерков «Земля и люди» Владимир Личутин был удостоен премии им. Аркадия Гайдара, учреждённой областной организацией Союза журналистов СССР. В этом же году в журнале «Север» была опубликована его первая повесть «Белая горница». В 1974 году Личутина приняли в Союз писателей СССР.

В. Личутин, Душа неизъяснимая
Поклон мой Радигостю и Пирогоще… Еще послевоенный голод незабытен, еще белого хлеба не наелись вволюшку, но гости в доме безвыводны, самовар со стола не слезает, что есть в печи — на стол мечи. Скудно угощение, но от всего сердца. Да и сам, уже позднее, когда в ум вошел, в какую бы избу в поморье ни угодил по службе, сердечно приветят, обласкают да сразу и за стол потчивать под рюмку беленькой, и тут же вестей свежих допрашивать. А после в белую горницу проведут, завалят на высокую хозяйскую кровать на перьевые глубокие перины, под жаркое пуховое одеяло, под которым сыпывало, пожалуй, не одно поколение…

Помню, как сейчас было: на воле еще темным-темно, выткни глаз, стеклина в толстом снежном куржаке, как во мху , а по убогому нашему житьишку волнами плывет хлебенный дух: это квашня живет. Мать за ночь -то не один раз вскочит, чтобы тесто посмотреть, подмешать мучицыиль придавить в квашне крышкой , чтобы не вылилось в запечке. Мороз, как из пушек палит, кряхтит изба, оседая на пятки, и с третьими петухами не выдержит мать, сердце-то горит, и осторожно переступая через наши тела, разметавшиеся по полу, начинает тестичко нянькать, перекидывать с ладони на ладонь. Вот и печка заскворчала-загудела, розовые лисы выскочили из дверки на пол и давай поплясывать да сметываться алым заревом на оконницу. Какой тут сон, вроде бы и дремлешь лукаво на один глаз, а носом-то ловишь дуновение запашистых сквознячков, а ушами-то чуешь: ага, кочергой мать заворочала в печке, потом помельцом, потом загремела деревянной лопатой и противнями , и тут, кажется, весь мир замер: не ходят двери туда-сюда, не бродит хозяйка по своим делам, но присела на табуретку и , безучастно глядя на керосиновую пиликалку, сложила усталые руки в подол юбки и замерла, ждет. И вот ни с чем несравнимый хлебенный ествяный жаркий дух поплыл по комнатенке, свалилось с противня на стол румяное печиво, это Пирогоща явился в дом и тормошит нас .
Если день субботний, то стряпает мать “кажноденное”: шаньги крупяные и заливные, или шаньги “картовные” и ягодники, шаньги творожные да колобки воложные, да пироги» капуственные», да калачи житенные, да кулебяки с той рыбкою, какую Бог послал, только чтобы в тесте держалась, не уплыла. Это все стряпня неуросливая, не требует от пекарихи особенной сноровки, и к чему каждая поморская женоченка пристала с молодых ногтей.

Я родом с Мезени, и хоть крохотный городишко, но тоже со своей похвальбой; прозвище у мещан — кофейники, из веку пили кофе из самоваров. Каждая хозяйка на Мезени могла печь многое: жилое — к чаю, сдобною к “кофию”; одних тортов-двенадцать сортов. Но и в этом деле тоже свой талан нужен; ведь одна мучка, да разные ручки. И помню, что на свадьбы , именины и на особые гостьбы стряпали званые пекарихи. (И поныне это занятие в заводе). Где-то на Руси были кожемяки и катали, кузнецы и кружевницы, а в Мезени и по сей день здравствуют пекарихи. “Стоя-то как картинку сделают; умеют наряжать”. И хвалились на праздниках не закусками и наливками, а тем, как стол украшен. “Мода была такая принята”, чтобы на столе громоздились вавилоны печеного. Как сейчас помню: входят гости в дом, и еще на кухне сбрасывают пальто, а глазами так и шарят, так и рыскают по угощениям, де каково хозяева расстарались. Мужикам, тем, конечно, стакан бражки иль водки стопку подай для разжиги: сгрудятся у печи, курят — им бабьи похмычки не в ум. Но женки, ощипнувшись перед зеркалом, с порога начинают стряпню обсуждать, стянув губы в гузку, прицениваясь и принюхиваясь. А хозяйка вроде бы мечется по горнице, но ухом-то так и ловит, что судят гости. Посередке стола на почетном месте обязан крендель лежать, величиной с хомут; сколько в него сметаны, масла, молока убабахано, а старания и мастерства, чтобы в грязь лицам не упасть. За ночь-то попрыгаешь. Крендель должен быть очень высоким, а если упал, не поднялся и, не дай Бог, ямка в нем, то имениннику мало жить на свете осталось; если же в кренделе пустота, то скоро умрет человек. Бывало что не заудался крендель; поднимается-поднимается., потом — пых! — и обмяк упал. Ой горя-то тут! И коли время еще позволяет, то пекариха крендель прячет и срочно затеивает новый, чтобы не опростоволоситься и хозяйку праздника не подвести.
“Секреты печенья не раздаривали, таили; но вот стряпаешь, и вдруг соседка будто случайно забежит за глухариным крылом, чтобы противни смазать, а сама глазами-то зырк-зырк, да что-то и ухватит смекалистым умом. Пекли безо всякого кулинарного рецепта, на глазок, умение передавалось от бабки к внуке; и слоеное, и пряженое, и печенье песочное, колобки сдобные и калачики песочные, торт кофейный и торт наполеон на двенадцать слоев, и бисквитное пирожное, и безе, и пряник черный, и помадки, и розочки лимонные, и пряник мраморный, хворост, слойки трубочкой: одних тортов двадцать сортов, перечислять устанешь… Хоть и жизнь тяжела, но украсить стол любили»
Конечно, печеному-вареному не долог век. Но сколько бесхитростных семейных вечеров, сколько праздников скрасило застолье, сколько сердец приподняло, объединило в духовный союз — этого не счесть. Поклонимся же низко Радигостю и Пирогоще, чтобы они не покидали русский народ во веки вечные.
Шаньги картовные-это дрожжевые лепешки-булочки начиненные сверху картофельным пюре и залитые сметаной с яйцом. Ели их,ломая на куски и макая в горячее растопленное масло,часто разогретое до коричневой корочки и с ореховым привкусом..

Итак, к рецепту блога Немелочи жизни)))
Сначала отвариваем картофель. Для теста откладываем три картофелины, из остального делаем пюре, тщательно разминая, чтоб ни одного комочка не было. Добавляем молоко или сливки. Должна получиться масса нежной консистенции.Для теста понадобиться: три картофелины, 1 брикет масла или маргарина растопленного, 240-280 гр ржаной муки, 700 гр муки пшеничной, 200 гр сметаны, 1 ст л. без горки сахара и 1 ч.л. без горки соли. 
Для начинки кроме пюре понадобится семга (у нас была слабосоленая) и для смазывания 3 яйца, взбитые со сливками.
 
Тесто готовим так: разминаем тщательно картофель. Добавляем масло, сметану и хорошенько размешиваем. Оно получается такое, как на фото. Кстати, перемешивали все мутовкой.
Затем сначала добавляем ржаную муку и хорошо перемешиваем, затем пшеничную. Тесто должно получиться эластичным.
Лепим основу для шанежек.
Выкладываем пюре. Поливаем его смесью яйца и сливок, выкладываем семгу и поливаем снова. И выпекаем. Мы пекли в русской печке. Здесь нужно хорошо знать, когда можно отправлять противни в печь. Угли нужно сгрести в стороны и подождать, пока они подернутся пеплом.
И только потом ставить противни и закрывать заслонкой.

Готовность к выпечке определяли раньше помелом. Если при разметании углей ветки загорались, то выпечку отправлять в печь рано.
А выпечку смазывали маслом при помощи заячьей лапки: Получились шаньги очень вкусные и сытные.
Как у нас говорили - ох и укусно было!

Комментариев нет:

Отправить комментарий